Форум » Природа, походы » Сплав по Ципе и Витиму начала 1980-х годов » Ответить
Сплав по Ципе и Витиму начала 1980-х годов
Sarbola: Дорога к Ципе начинается в Чите, откуда ходит рейсовый автобус в село Романовка. А от Романовки самолетом в Багдарин — центр Баунтовского района. Из Багдарина раз в неделю летает «кукурузник» Ан-2 до поселка золотодобытчиков Уакит. От Уакита же рукой подать — каких-нибудь несколько километров—до речки Уакит, притока Ципы. Автобусный этап прошел благополучно. Несколько часов по пыльной дороге (которую перебегали перед самым носом автобуса суслики и перелетали рябчики), мимо высоких трав и голубых озер по знойному июльскому дню — и мы в Романовне, на берегу Витима, в верхнем его течении. Романовка село старинное, известно оно тем, что здесь испокон веков живут карбасники—русские мастера, которые каждую навигацию ладят из подручного лесного материала — корабельных сосен - своеобразные баржи для бурливого, порожистого и мелководного Витима — карбасы. У карбаса осадка маленькая, устойчивость большая, прочность и маневренность тоже достаточные, чтобы одолеть почти тысячу километров неспокойной реки. А делают карбасы почти без единого гвоздя. И сплавляют на них каждое лето вниз по Витиму разные грузы, необходимые золотодобытчикам, геологам, а теперь и бамовцам. В конечных пунктах карбасы разбираются на доски, из которых строит склады и дома. Было начало июля. Витим обмелел, и романовские лоцманы, окружив в местной столовке бочку с пивом, дискутировали насчет того, спадет вода еще или, наоборот, «вспухнет». Мы же сидели в избе, называвшейся «аэропорт Романовка», на горах экспедиционного имущества. По старой традиции экспедиционных дневников необходимо отметить, что среди снаряжения были мешки с гречкой, рисом, мукой. Поблескивали бутылки с маслом, в трехлитровых банках белело сало для выпечки хлеба, из-под мешков торчали края ящиков с тушенкой и прочими консервами. Два надувных спасательных морских плота были приставлены к бревенчатой стенке. Тут же лежали весла, зашитые в разноцветную, как цыганское платье, тряпку, и подвесной лодочный мотор типа «Стрела», взятый на всякий пожарный случай. Панораму завершали девять рюкзаков (по числу членов экспедиции), из которых торчали каски и оранжевые спасательные жилеты. Всякий входящий в аэропортовскую избу неминуемо цеплялся за пустые канистры, захваченные под горючее для нашей «Стрелы», и, не скрывая удивления, оглядывал походное хозяйство. И ни один не удерживался от соблазна с понимающим и значительным видом попробовать вес рюкзака и поделиться советами. Благодаря этому мы узнали очень быстро, что до Багдарина нам с такой амуницией и в таком количестве до осени не улететь, что в Витиме мы обязательно перевернемся и т. п. и т. д. Но тут загрохотал над головами, снижаясь, грузовой Ил-14 промежуточная посадка перед Багдарином. И после кратких, но энергичных переговоров с пилотами нам разрешили погрузиться: «Только быстро чтоб!» Летели в пустынных, темных и ребристых, как чрево кита, недрах грузового Ила на север. В Багдарине было значительно холоднее. Багдарин — значит белая гора. Можно не гадать о происхождении названия: белая известняковая гора высится над поселком. В Багдарине мы пересиживали три дня, ночуя под звуки драги золотодобытчиков, которая денно и нощно перемалывает ближайший к аэропорту ручей. Самолеты не летали то из-за ветра, то из-за низких туч, то из-за неведомых технических причин. Белые облака плыли на север и были похожи на самолеты. Когда Ан-2, оставив Багдарин с его белой горой далеко на юге, перевалил через горы Бабанты, открылась необъятная Баунтовская котловина. Блестели озера, протоки... — Ципа,— сказал летчик и показал на узкую с бесконечными разветвлениями и очень извилистую ленту воды,— Не заблудитесь? Заблудиться в этом лабиринте было несложно. Среди проток и озер светлели избы поселка Уакит, у подножия холма на лугу. Своим возникновением Уакит, как нее селения Привитимьи, обязан золоту. Впервые русские люди пришли в Баунтовскую котловину и 1652 году. И тот далекий год енисейский первопроходец Иван Галкин вышел на верхнюю Цину и основал Баунтовский острог. Но вскоре коренное население восстало, как отмечено в одной из летописей, «стрел на острог полетело со всех сторон, что комаров». Острог был уничтожен. Сто с лишним лет после этого события привитимские земли экспедициями не посещались. До тех пор, пока случайно не обнаружили в первой половине XIX века в Привитимье золото. Вот когда снова потянулись в дебри витимской тайги отряды. В 1844 году первые прииски возникли на Ципе. В 1864 году образован на берегу Витима город Бодайбо. Где-то в конце века бродячая старательская артель наткну¬лась на золото там, где сейчас Уакит. Всего с 1844 по 1917 год в привитимском крае было добыто 640 тонн золота. Уакит поселок пока бедноватый. Избы в большинстве старые, с облупившейся побелкой и покосившиеся. Но строятся новые дома. Школа-десятилетка новая, больница новая. Клуб новый уже заложили. Почти у каждого дома огородик, а то и маленькая тепличка. В поселке живут восемьсот человек— золотодобытчики. Самая середина июля. На гольцах Южно-Муйского хребта, что тянется вдоль северного горизонта, лежит снег. Ветер тянет с них холодом, свистит в проводах и гоняет пожухшую траву, словно в позднюю осень. Здесь говорят: июнь—еще не лето, а июль—уже не лето. Уакит стоит поблизости от озера Кормушечное, которое петлями проток соединено с речкой Уакит, а та—уже со всеми водными путями-дорожками Баунтовской котловины. Рыбы много. В райповском магазине на прилавке язь, невероятно раскормленные килограммовые караси, щука, сорога, окунь. Лето в нынешнем году холодное: в ночь на десятое июля пали заморозки. В этот день мы встретились со знатоком этих мест директором Баунтовского лесхоза Анатолием Ильичом Распоповым: — Лесхоз образован в связи со строительством БАМа. Площадь хозяйства—2,5 миллиона гектаров. Пока в лесхозе работают сорок четыре человека, но будем расширяться. Тайга богатая. Что интересного в здешней природе? Конечно, река Ципа. На Ципе водится орлан белохвостый—птица редкая, занесена в Красную книгу. В долине много горячих источников. Мы замеряли их температуру—до 81 градуса, почти кипяток. Ученые авторитетно сказали, что это самые горячие источники во всей зоне БАМа. И еще обнаружены на Ципинском источнике отложения гейзерита—нечто подобное камчатскому, только с высоким содержанием фтора, а больше гейзерита на всем БАМе нет. Я вам дам вездеход до Могоя—притока Уакита, а там уж пробирайтесь до Уакита водой, да не заблудитесь в озерах. И он стал рисовать замысловатый путь через речную систему долины. В этот же день нас подвезли к берегу ручья, плавно и бесшумно текущего в песчаных берегах, выгрузили у поломанного золотомоечного агрегата—он темнел в сумерках из травы, как мамонт. И здесь мы стали собирать плоты. Несколько слов о наших плавсредствах. Индустрия родила бездну вариантов байдарок, резиновых лодок и, наконец, детище семидесятых годов—плот спасательный надувной (ПСИ). Как раз на нем мы и намерились пройти по Ципе и Витиму. Представьте: плот исключительно устойчив в порогах, благодаря широким габаритам и естественной гибкости конструкции. Надувное дно и надувные борта дополняют его преимущества перед обычной лодкой. Надувная часть плота разделена герметическими переборками на четыре отсека, и даже подвергшись одновременной атаке нескольких коряг (если кормчий растяпа) или подорвавшись на нескольких подводных камнях, можно надеяться на более или менее благополучное причаливание к берегу. И еще одно ценное преимущество: если сорвать с плота лишние крепления, веревочные лестницы, ненужные на реке клапаны и чехольчики, то весить ПСН будет меньше тридцати килограммов — как раз для рюкзака. К полудню 15 июля оба наши плота оттолкнулись осторожно от берега. Ручей был настолько узким, что плот едва вписывался между его берегами. К тому же русло основательно захламлено топляками-корягами. Ползли по корягам, чувствуя и слыша, как трется резина о мокрое дерево. Ручей делал повороты под самыми острыми углами, и одни и те же присыпанные снегом вершины возникали то слева, то справа, то спереди, то сзади. Часа через три пути плоты вошли в лабиринт озер и речек, который называется у здешнего населения «прорвой» или «крестами» и характеризуется как местность, где мы неминуемо должны заблудиться. Течение пропало. Поминутно заглядывая в схему, начертанную торопливой рукой директора лесхоза, мы ткнулись в один рукав, но он привел в тупик. Вернулись и погребли в другую сторону, но и там оказался тупик. Подул встречный ветер, пригибая к воде камыши, и грести стало бесполезно. Тогда опустили в воду мотор, взяли на веревочный буксир второй плот и продолжали поиск, натыкаясь, однако, всюду либо на тупики, либо на протоки, уводящие в нежелательном направлении. Лазили на деревья, но с их корявых верхушек ничего принципиально нового не увидели. Был простор, и в этом просторе —луга и протоки, и длинные вытянутые озера во всех направлениях до горизонта. Какая-то единственная водная нить вела к Уакиту. Решили двигаться на юг «тупо», то есть делали волок посуху через встречные перешейки, а не искали обхода. В конце концов нам помогли рыбаки, которые выбирали сети с жирными, нагулявшимися рыбинами. Они вывели нас к той заветной вехе, что в образе толстой жерди с поперечной планкой (отсюда и название: крест, кресты) торчала над миром трав и вод, указывая на выход из «прорвы». Потом, когда в озерный этот край, оценив его по достоинству, наедет народ, о Баунтовской котловине заговорят, наверняка много напишут и снимут фильм-пейзаж, и, конечно, с чьей-нибудь набитой журналистской руки приклеят ярлык — «бамовская Венеция». А пока легла над дальними горами красная заря и отразилась в сотнях тихих озер. В недвижной воде всплескивают рыбы и разбегаются алые блики.
Ответов - 11
Sarbola: 16 июля. Вышли в Ципу. Весь день идем на моторе по широкой спокойной реке. Лето все-таки вернулось. Солнечно. Печет. Воздух настоен на разнотравье. Прибрежные луга красны от лилий-саранок. Про эти цветы в Сибири есть старинная легенда. Что шел вместе с Ермаком Тимофеевичем открывать Сибирь среди других его соратников казак по имени Иван Сарана. Что на реке Иртыш он погиб в бою как герой и что спустя год на его могиле, на высоком речном берегу, увидели красивый алый, будто кровь, цветок — словно из сердца вырос. По приказанию Ермака казаки-первопроходцы стали бросать семена цветка везде, где шли их отряды, чтобы помнили всегда и везде о герое Иване Саране. Такая легенда. По всему БАМу цветут летом эти цветы... Ночуем среди сосен на высоком берегу. Хотя ночи теплые и сухие, мошкара и комары не одолевают — весь и всяческий гнус вымерз в недавних заморозках. 17 июля. К метеостанции Ую подошли с обгорелыми носами и ушами. Солнце не щадит. Ципу прижало к горам. Здесь конец Баунтовской котловины. За метеостанцией Ую река войдет в горы Бабанты и будет прорываться через них до самого впадения в Витим — на эти триста предстоящих километров в Ципе насчитывается 175 серьезных порогов, перекатов и шивер. Но этими-то беспрерывными барьерами и влечет к себе река любителей путешествий, и не проходит лета, чтобы по Ципе кто-нибудь не сплавился. В это лето мы пока первые. У нас описание-лоция реки, всех ее препятствий, составленная нашими предшественниками. На Ую варим уху, жарим рыбу, подгоняем снаряжение для порогов. Участница нашей экспедиции, сотрудник одного из московских НИИ и бывалая туристка Катя Коробкина, печет на костре лепешки на ближайшие дни. Подошли «местные жители»: несколько молодых ребят с метеостанции и дед. Посмотрели на Катину работу уважительно, и дед заметил: — Эта девушка в тайге не пропадет... И наш главный говорун Борис Дьяченко тут же подхватил: — Катерина-то? Конечно, не пропадет! Волку или там медведю ее надолго хватит... — Медведей здесь мало, — сказал молодой метеоролог. Потом они стали сосредоточенно вспоминать, сколько человек утонуло в ципинских порогах. Сами они вниз по реке не заходили. Им это ни к чему, да и никакая моторка не вытянет в порогах. Метеорологи летом рыбу ловят и солят, и вялят, и коптят ее столько, чтобы до весны хватило. А зимой охотятся. Худо-бедно, но в промежутках между дежурствами на метеостанции успевают за сезон по двадцать соболей добыть. Через Ую идет старая вьючная тропа на устье Муи, но по ней уже несколько лет никто не проходил, потому что теперь «все вертолетами норовят». Метеорологи угостили нас рыбой, которая водится в Ципе и которую они называют сырть, или по-свойски—сырок. Похожа рыба на верхогляда амурского, но вообще-то только похожа, никто из нас на других реках такую не встречал. Рыбы в реке так много, что ловили мы здоровенных окуней прямо на ходу — тянули за плотом леску, и они садились, не заставляя себя долго ждать. Несколько слов об участниках этой экспедиции. Географическое общество СССР объединяет пытливых, любознательных людей самых разных специальностей, готовых отдать все свое свободное время исследованию малоизученных уголков нашей страны. Таков Леонид Банников. Преподаватель, физик по профессии, он вот уже который год уезжает каждое лето из родного Владивостока, чтобы повторить маршруты первопроходцев Дальнего Востока. Он прошел тропами Ерофея Хабарова и Ивана Москвитина, ходил по следам Миддендорфа и Пояркова... На себе испытывая тяготы и перипетии маршрутов первопроходцев, Банников смог реконструировать многие утраченные звенья истории великих географических открытий на Дальнем Востоке. Под стать Банникову другие участники этой экспедиции — тоже давние мои знакомые. С Тетерятниковым—а он по профессии юрист—мы пересекали однажды зимой горную страну Сихотэ-Алинь в самой ненаселенной ее части и поднимались на высочайшую ее вершину—гору Ко. Саяпин—моряк дальнего плавания, ходил с Банниковым по Джугджуру. Борис Дьяченко, преподаватель Владивостокского мореходного училища, несколько лет посвятил переходам по Чукотке и написал интересную книгу о самых пустынных ее уголках. Автор этих строк был принят в Географическое общество за участие в экспедициях по изучению дальневосточных пещер. Сергей Шабельников, рабочий одного из заводов в Приморье, увлечен больше спортивной стороной сплавов, добродушный этот парень лучше всего чувствует себя там, где надо рискнуть. Для каждого из нас нет прекраснее момента в жизни, чем участие в очередной летней северной экспедиции. 18 июля. Начался отсчет препятствиям. Для тех бамовцев, которые захотят сплавиться по этой без сомнения сложнейшей реке зоны БАМа, я по пути буду давать выдержки из нашей плотовой лоции. Необходимо только пояснить, что для краткости я буду обозначать опасные места не словами; препятствие, скажем, одиннадцатое—порог, а короче —одиннадцатый порог, тридцать второй перекат, сотая шивера, начиная с первого за Ую переката. Итак, первый перекат за Ую мы прошли центром русла. Потом река стала дробиться на протоки, и уже десятый перекат проходили по средней протоке. Далее лоция указывает: «Одиннадцатое препятствие—порог. Перед правым поворотом реки на левом берегу стоят избушки, и впадает ключ. Правый берег — скальный, левый—ниже устья ключа—каменистый. Перед устьем ключа улово, куда необходимо пристать для осмотра порога. Порог хорошо просматривается с левого берега. Река сужается до сорока-пятидесяти метров. Порог характерен крутым падением, большой скоростью воды, огромными хаотичными валами у правого берега и мощным навалом на правый берег, где струя сваливается с береговой плиты, образуя «крученый вал». Двенадцатый порог начинается сразу за одиннадцатым. Это мощный слив с пульсирующими валами. Высота валов превышает два метра. Пристать можно только за тринадцатым перекатом, у левого берега». Так гласит лоция. И нельзя пропустить избушек и ключа, потому что влетишь в порог внезапно, и дело может обернуться плохо. И мы пристаем в улове, и идем всей командой осматривать порог. Грохот над водой стоит, словно канонада, валы бесятся, скрученные в жгут, вода желто-белая, не вода даже, а сплошная пена и брызги. В водовороты кидаем ветки и жерди и следим, куда главный навал, куда тянут струи, где придется отбиваться от камня или берега. Одиннадцатый и двенадцатый пороги тянутся один за другим почти на километр, и надо проследить весь этот бурлящий путь, наметить и запомнить каждый вал и каждый ориентир на берегу — для маневров... Возможность переворотов в таких порогах даже для наших надежных плавсредств весьма велика, Поэтому до самого Витима плыть, не снимая касок (на случай удара о подводные камни) и спасательных жилетов. Всякая вещь намертво привязана к борту или днищу, Рюкзаки упакованы в полиэтилен. Первым пошел плот под командованием руководителя нашей экспедиции Алексея Банникова. Они удачно отклонились от опасного камня и, свалившись, как задумано, в «бочку», пронеслись по краю основной струи и причалили километром ниже, чтобы подстраховать второй экипаж, в котором под командой Александра Тетерятникова шел и автор этих строк. Надо прояснить для несведущего читателя кое-какую специфическую для горных рек терминологию. Перекатом называют мель в реке, на участке с большим уклоном: перекатываясь через эту мель, горная река поднимает большие волны. Если к тому же дно загромождено обилием подводных или надводных камней, обойти которые довольно сложно, то в Сибири такие перекаты называют шиверами. Там, где река, прорываясь через хребет, падает с одного или чаще нескольких подряд подводных уступов, словно с порогов, участок так и называют — порог. А «бочкой» зовут уступ в реке, как правило у берега, с которого вода сливается не как в пороге по прямой, а с трех сторон, как в яму, котел или, другим словом, в бочку. Опытный сплавщик встречается на сложной реке с такими знакомыми ему коварными явлениями, как «отбойная волна», «косой вал», «пульсирующий вал», «крученый вал», «слив» — то есть место, куда устремляется основная масса воды в пороге, и т. д. К слову сказать, туристская классификация относит Ципу к рекам высшей категории сложности. Прежде чем пускаться в плавание по ней, путешественник обязательно имеет за плечами несколько маршрутов по менее сложным, но обязательно порожистым рекам и потому прекрасно ориентируется в вышеперечисленных понятиях, как говорят сплавщики: чувствует воду. У каждого из участников нашей экспедиции в памяти сотни, если не тысячи километров сплава по самым диким и далеким сибирским и дальневосточным рекам. Но опыт опытом, а у всякой реки свой норов — двух одинаковых порогов не бывает. Войдя в одиннадцатый порог, наша команда в самом начале где-то ошиблась. Может, единственный лишний взмах веслом сбил нас с курса. Плот бросило в самые страшные центровые валы. Мы пытались выскочить из центрального слива и стали грести так отчаянно, что странно, как выдерживали весла. Но плот, пойманный пульсирующими валами, стал практически неуправляем. Людей захлестнуло водой. Вода залепляла нос, рот и глаза. Вода ударяла в грудь наотмашь, отчего прехватывало дыхание. Вода полностью заполнила плот, но, может, благодаря этому «балласту» его трудно было перевернуть даже самым высоким и мощным валом. И все же на гребнях плот был близок к оверкилю. С вершин гребной были видны только пенные буруны, водяные пропасти да воронки, в которые ежеминутно предстояло рушиться... Те, кто наблюдал с берега, потом сказали, что у нас всех были остекленевшие от ужаса лица» Страшно было всем, а противная дрожь в теле прошла далеко не сразу. За двенадцатым порогом мы смогли причалить к берегу. Здесь же решили остановиться на ночлег, хотя было лишь где-то три часа пополудни. Вымотали нас эти пороги. Развели костер, сушили одежду, ходили в пешую разведку вниз по течению.
Sarbola: 21 июля. За устьем Воймакана проскочили порог, поражающий скоростью течения—не меньше тридцати километров в час. К обеду уже были в устье левого притока—реки Цирик. Здесь обнаружили аккуратное двухместное зимовье, судя по всему, срубленное лишь год-другой назад. Около зимовья на пнях вырезаны кем-то идолы: тринадцать пней-изображений. Друг на друга или просто на реку смотрят бородатые, по-стариковски усталые и молодые, женские, детские лица. На холме могила собаки, лайки, которая была охотнику «верным другом»,—такая надпись на фанерке. Река здесь расширилась. В сравнении с пройденным ущельем—это целая долина. Над рекой летали встревоженные птицы. Отощавшая от забот утка-мать шуршала крыльями над лесом и водой, уходила вниз по реке и снова возвращалась—пыталась отвлечь внимание людей от выводка. Выводок птенцов схоронился в прибрежной траве. Мы утку успокоили тем, что, не задерживаясь, оттолкнулись от берега и ушли вниз по течению. Надо сознаться, что благополучный проход самых страшных «ревущих сороковых» Воймаканских порогов снова настроил нас на ура-героический лад. Помучившись после сорок девятого с разведкой, мы все-таки на следующий день решили отказаться от нее. — Это же не плот,—с восторгом восклицал Глыба,—это бульдозер! Это танк! И весь экипаж поддерживал мнение о несокрушимости нашего судна. На разведку, грубо говоря, плюнули. Рекомендации изрядно потрепанной лоции воспринимались теперь как плод сочинительства перестраховщика. Что говорить: за день безо всяких разведок мы успели проскочить почти сто километров. А если бы разведывали все, что рекомендуется, одолели бы километров пятьдесят от силы. Впереди остался лишь один серьезный порог—сто девятнадцатый. Он где-то в тридцати километрах впереди. Да и тот, как соглашается лоция, проще пройденных. 22 июля. Да. главные пороги, считай, пройдены. С утра Банников перевел меня на свой плот, посадил на свое место, а сам устроился с кинокамерой—поснимать пейзажи. После ночлега имущество в плоты закидывали уже без особого внимания. Рюкзаки, правда, как всегда, привязали к днищу и бортам. Но это, чтобы не выбросило из плота при резком толчке. И на тот же случай сами облачаемся в неудобные на жаре спаежилеты и каски. А о возможности переворота после стольких благополучно одоленных препятствий никто уже всерьез и не помышляет. Только этот Банников опять потребовал топоры и продукты из ящика разложить по рюкзакам. Глыба неохотно согласился, во тут же «забыл» о приказании. А Глыба здорово придумал насчет ящика: все консервы, и посуда, и топоры в нем как по полочкам разложены. И не надо лишний раз рюкзак потрошить. — Перед сто девятнадцатым разведку все-таки сделаем,—предупредил Банников,—в по¬следний раз. Ох уж эти разведки. А что в лоции? «Сто восемнадцатый перекат перед резким поворотом реки вправо. Перед ним надо пристать для осмотра сто девятнадцатого порога. По левому берегу открывается отличный вид на реку и горы...» — Тут сколько угодно отличных видов,— перебил чтеца Боря Дьяченко,— замучаемся раз¬ведывать. «...Приблизительно в пятидесяти метрах от начала порога в основной струе прячется каменный «зуб», который обнажается в момент спада воды...» — Ничего нового,—сказал Глыба,—вал невысокий, «зуб» разглядим. — Обедать давно пора!—крикнул Дьяченко на командирский плот. — Пройдем сто девятнадцатый и сразу на обед встаем,—ответил Банников,—только с разведкой. — Ерундой занимается,— решили дружно на плоту Глыбы и, обойдя банниковский плот, устремились вперед. ...Экипаж самонадеянного Глыбы перевернулся в сто девятнадцатом пороге. Издалека было видно, как оранжевый плот вошел в вал, тут же встал «на попа» и, откинутый водой, кувыркнулся прямо с носа на корму. Всех четверых выбросило в разные стороны. Конечно, разумнее всего нам было бы причаливать к берегу. Но Банников крикнул только: — Вперед! Скорей! Так-растак! Мы преодолели порог нормально, потому что видели, где ошиблись предшественники, и стали за сливом вглядываться в бушующие валы. Сначала увидели плот. Он покачивался вверх дном в улове. Рядом лежал на мелководье Тетерятников, цепляясь одной рукой за камень, другой—за веревку плота. Потом увидели Ольгу: она выбиралась на берег с веслом в руке. Двое, значит, живы. Потом помогли выбраться из воды третьему—Боре Дьяченко. Ему пришлось хуже всех—выбросило головой на камень, каска спасла жизнь. И только за поворотом, в километре с лишним от порога, нашли Саяпина. — Сапоги подвели, и воды наглотался,— сказал Саяпин и надсадно закашлялся. Их сбивчивые рассказы о том, как все произошло, были в общем-то одинаковы. Каждый оказался в воде совершенно молниеносно и потому сразу «хлебанул». Весла у всех тут же выбило потоком из рук, только Ольга вцепилась в свое, как в соломинку, и не выпускала его до берега. Плыть в пороге практически оказалось невозможно. Выручал только спасжилет. Струи выбивали всякую опору из-под рук и ног и давили в глубину, но пробковая одежда тянула к солнцу. Страшна оказалась и пена в пороге, трудно было в ней не задохнуться. Борю ударило о тот самый каменный «зуб», про который читали в лоции, и отшвырнуло в пену. А Тетерятников сумел за «зуб» зацепиться и даже на полсекунды осмотреться. Поэтому он тут же бросился за плотом, который при оверкиле выбросило из главной струи, догнал его и подтолкнул в улово. Плот мы перевернули только общими усилиями всей экспедиции. Рюкзаки плавали на привязи, все остальное пропало. Но никто никого ни в чем не винил. Достаточно было того, что случилось, и радовались все, что целы. — Речной бог не фраер,—сказал только Банников любимое в подобных случаях присловье,—он все видит и насмешек не терпит. Из-под плота вынырнула трехлитровая банка с салом для выпечки лепешек и, влекомая струей, понеслась эта банка вниз по течению—догонять бесполезно. Содержимое рюкзаков разложили здесь же на прокаленных солнцем камнях. Как ни запаковывали рюкзаки в полиэтилен, вода проникла черт знает через какие щели. Ватные спальники набухли и стали пудовыми. Итак, утонули все топоры, вся посуда—от ложек до котлов—завхоз разложил все по полочкам злополучного ящика, который пошел на дно в первую очередь. Утонула часть фотоаппаратуры рублей на тысячу и отснятая пленка, все консервы, почти вся крупа и мука. Остатки риса и гречки сушили здесь же, рассыпав по камню. Есть соль, спички, немного муки. Шабельников расчехлил спиннинг, достал коробку с блеснами и заявил многозначительно: — Рыба будет! — Рыба имеет обыкновение ловиться тогда, когда и без нее еды навалом,— глубокомысленно изрек моряк дальнего плавания Витя Саяпин.— Рыба знает, когда ей ловиться. — Это четко,— подтвердил Банников.— Помнишь, как на Улье голодовали. Боря Дьяченко подошел, осмотрел весь великолепный набор аппетитно поблескивающих разнома¬стных и разновеликих металлических рыбок, взвесил зачем-то одну на руке и подытожил: — Если что, блесны зажарим. А там и рыбака можно...
Sarbola: 21 июля. За устьем Воймакана проскочили порог, поражающий скоростью течения—не меньше тридцати километров в час. К обеду уже были в устье левого притока—реки Цирик. Здесь обнаружили аккуратное двухместное зимовье, судя по всему, срубленное лишь год-другой назад. Около зимовья на пнях вырезаны кем-то идолы: тринадцать пней-изображений. Друг на друга или просто на реку смотрят бородатые, по-стариковски усталые и молодые, женские, детские лица. На холме могила собаки, лайки, которая была охотнику «верным другом»,—такая надпись на фанерке. Река здесь расширилась. В сравнении с пройденным ущельем—это целая долина. Над рекой летали встревоженные птицы. Отощавшая от забот утка-мать шуршала крыльями над лесом и водой, уходила вниз по реке и снова возвращалась—пыталась отвлечь внимание людей от выводка. Выводок птенцов схоронился в прибрежной траве. Мы утку успокоили тем, что, не задерживаясь, оттолкнулись от берега и ушли вниз по течению. Надо сознаться, что благополучный проход самых страшных «ревущих сороковых» Воймаканских порогов снова настроил нас на ура-героический лад. Помучившись после сорок девятого с разведкой, мы все-таки на следующий день решили отказаться от нее. — Это же не плот,—с восторгом восклицал Глыба,—это бульдозер! Это танк! И весь экипаж поддерживал мнение о несокрушимости нашего судна. На разведку, грубо говоря, плюнули. Рекомендации изрядно потрепанной лоции воспринимались теперь как плод сочинительства перестраховщика. Что говорить: за день безо всяких разведок мы успели проскочить почти сто километров. А если бы разведывали все, что рекомендуется, одолели бы километров пятьдесят от силы. Впереди остался лишь один серьезный порог—сто девятнадцатый. Он где-то в тридцати километрах впереди. Да и тот, как соглашается лоция, проще пройденных. 22 июля. Да. главные пороги, считай, пройдены. С утра Банников перевел меня на свой плот, посадил на свое место, а сам устроился с кинокамерой—поснимать пейзажи. После ночлега имущество в плоты закидывали уже без особого внимания. Рюкзаки, правда, как всегда, привязали к днищу и бортам. Но это, чтобы не выбросило из плота при резком толчке. И на тот же случай сами облачаемся в неудобные на жаре спаежилеты и каски. А о возможности переворота после стольких благополучно одоленных препятствий никто уже всерьез и не помышляет. Только этот Банников опять потребовал топоры и продукты из ящика разложить по рюкзакам. Глыба неохотно согласился, во тут же «забыл» о приказании. А Глыба здорово придумал насчет ящика: все консервы, и посуда, и топоры в нем как по полочкам разложены. И не надо лишний раз рюкзак потрошить. — Перед сто девятнадцатым разведку все-таки сделаем,—предупредил Банников,—в по¬следний раз. Ох уж эти разведки. А что в лоции? «Сто восемнадцатый перекат перед резким поворотом реки вправо. Перед ним надо пристать для осмотра сто девятнадцатого порога. По левому берегу открывается отличный вид на реку и горы...» — Тут сколько угодно отличных видов,— перебил чтеца Боря Дьяченко,— замучаемся раз¬ведывать. «...Приблизительно в пятидесяти метрах от начала порога в основной струе прячется каменный «зуб», который обнажается в момент спада воды...» — Ничего нового,—сказал Глыба,—вал невысокий, «зуб» разглядим. — Обедать давно пора!—крикнул Дьяченко на командирский плот. — Пройдем сто девятнадцатый и сразу на обед встаем,—ответил Банников,—только с разведкой. — Ерундой занимается,— решили дружно на плоту Глыбы и, обойдя банниковский плот, устремились вперед. ...Экипаж самонадеянного Глыбы перевернулся в сто девятнадцатом пороге. Издалека было видно, как оранжевый плот вошел в вал, тут же встал «на попа» и, откинутый водой, кувыркнулся прямо с носа на корму. Всех четверых выбросило в разные стороны. Конечно, разумнее всего нам было бы причаливать к берегу. Но Банников крикнул только: — Вперед! Скорей! Так-растак! Мы преодолели порог нормально, потому что видели, где ошиблись предшественники, и стали за сливом вглядываться в бушующие валы. Сначала увидели плот. Он покачивался вверх дном в улове. Рядом лежал на мелководье Тетерятников, цепляясь одной рукой за камень, другой—за веревку плота. Потом увидели Ольгу: она выбиралась на берег с веслом в руке. Двое, значит, живы. Потом помогли выбраться из воды третьему—Боре Дьяченко. Ему пришлось хуже всех—выбросило головой на камень, каска спасла жизнь. И только за поворотом, в километре с лишним от порога, нашли Саяпина. — Сапоги подвели, и воды наглотался,— сказал Саяпин и надсадно закашлялся. Их сбивчивые рассказы о том, как все произошло, были в общем-то одинаковы. Каждый оказался в воде совершенно молниеносно и потому сразу «хлебанул». Весла у всех тут же выбило потоком из рук, только Ольга вцепилась в свое, как в соломинку, и не выпускала его до берега. Плыть в пороге практически оказалось невозможно. Выручал только спасжилет. Струи выбивали всякую опору из-под рук и ног и давили в глубину, но пробковая одежда тянула к солнцу. Страшна оказалась и пена в пороге, трудно было в ней не задохнуться. Борю ударило о тот самый каменный «зуб», про который читали в лоции, и отшвырнуло в пену. А Тетерятников сумел за «зуб» зацепиться и даже на полсекунды осмотреться. Поэтому он тут же бросился за плотом, который при оверкиле выбросило из главной струи, догнал его и подтолкнул в улово. Плот мы перевернули только общими усилиями всей экспедиции. Рюкзаки плавали на привязи, все остальное пропало. Но никто никого ни в чем не винил. Достаточно было того, что случилось, и радовались все, что целы. — Речной бог не фраер,—сказал только Банников любимое в подобных случаях присловье,—он все видит и насмешек не терпит. Из-под плота вынырнула трехлитровая банка с салом для выпечки лепешек и, влекомая струей, понеслась эта банка вниз по течению—догонять бесполезно. Содержимое рюкзаков разложили здесь же на прокаленных солнцем камнях. Как ни запаковывали рюкзаки в полиэтилен, вода проникла черт знает через какие щели. Ватные спальники набухли и стали пудовыми. Итак, утонули все топоры, вся посуда—от ложек до котлов—завхоз разложил все по полочкам злополучного ящика, который пошел на дно в первую очередь. Утонула часть фотоаппаратуры рублей на тысячу и отснятая пленка, все консервы, почти вся крупа и мука. Остатки риса и гречки сушили здесь же, рассыпав по камню. Есть соль, спички, немного муки. Шабельников расчехлил спиннинг, достал коробку с блеснами и заявил многозначительно: — Рыба будет! — Рыба имеет обыкновение ловиться тогда, когда и без нее еды навалом,— глубокомысленно изрек моряк дальнего плавания Витя Саяпин.— Рыба знает, когда ей ловиться. — Это четко,— подтвердил Банников.— Помнишь, как на Улье голодовали. Боря Дьяченко подошел, осмотрел весь великолепный набор аппетитно поблескивающих разнома¬стных и разновеликих металлических рыбок, взвесил зачем-то одну на руке и подытожил: — Если что, блесны зажарим. А там и рыбака можно...
Sarbola: 23 июля. Ночевали в десяти километрах ниже сто девятнадцатого порога, в устье А малаги — правого притока Ципы. Под котел приспособили канистру из-под горючего. Вместо ложек и кружек пошли в ход мыльницы. Вместо тарелок и сковородок—половинки от плоской банки из-под кинопленки. Саяпин, порывшись в рюкзаке, нашел баночку с салом, которым регулярно мазал свои кирзовые сапоги, и на этом подозрительном сале попробовали печь лепешки. Остатки продуктов на девять человек столь мизерны, что приходится ограничивать рацион до предела. Ягода вымерзла. Рыба, само собой, не клюет. После сто девятнадцатого порога река словно окончательно прорвала горы и повернула к северу. Приняв воды Амалата, она стала полноводной и относительно спокойной. Пейзажи смягчились, появилась самая настоящая пойма, а в ней и пойменная растительность: осинники, березняки... Грибов, впрочем, тоже не было. Все пороги пройдены. Впереди только перекаты и шиверы. Появилось свободное время. Мо¬жно не грести поминутно вправо-влево, лавируя между валов и камней. На досуге вырезаем ложки из веток. Мошкара и комарье уже отошли после заморозков и вовсю наверстывают упущенное: роятся перед глазами, пьют кровь. Зачем на Ципе тушенка,— говорит Банников,— мясо само в рот летит. Шабельников, который дремлет, лежа на дне плота, вдруг настораживается: — Вроде дымком потянуло. Люди где-то близко. А? На костре ушицу варганят?! — Эх, если бы. Это просто Дьяченко закурил. ...Так плыли мы несколько дней, голодные, с нетерпением вглядываясь поминутно в горизонты: где же Витим? Витим начинается со слияния двух небольших речек в предгорьях одного из центральных хребтов Бурятии—Икатского. И, проделав замысловатый путь длиной в 1979 километров, вобрав в себя массу притоков, он уже полноводной рекой вливается в Лену. Весной 1640 года с Лены в устье Витима вошел отряд казака Максима Перфильева с целью «проведывания новых землиц по вольному Витиму». Они поднимались против течения до того самого места, где мы сейчас находимся,—до слияния Ципы с Витимом. По дороге служилые люди наслышались рассказов местного населения о богатствах не открытых еще рек Шилки и Амура и, добравшись до того створа, где сходятся Ципа и Витим, повернули в Ципу. Сам Перфильев сообщал, что по «Цыпиру» (тогдашнее название Ципы) плыли девять дней, пока не дошли до «Большого порога», и от него повернули обратно, видимо, из-за нехватки продовольствия и сложностей плавания. В истории этого путешествия есть немало темных мест, и наша экспедиция работала, в частности, над тем, чтобы прояснить недоговоренные места перфильевских отчетов. Экспедицией Максима Перфильева к России была присоединена огромная, богатая рыбой, лесом, пушниной река—Витим.
Sarbola: Через день пути по Витиму мы, наконец, дошли до первого на пути селения—поселка золотодобыт¬чиков Бамбуйка. Купили хлеб, топоры, посуду, продукты и впервые за дни, прошедшие после ципинской аварии, наелись. Здесь, у впадения речки Бамбуйки в Витим, наблюдали странную картину: из прибрежных кустарников с сопеньем и шумом выбрались двое дюжих парней с бревном на плечах и отправились на берег. И тут же снова углубились в тальники. Затем они выкатили на берег с десяток бревен, запутавшихся после паводков в траве и кустах. Дело у них шло споро. Распилили ножовкой добычу на равные кругляши, запалили костер, раскалили в нем ломик и стали им выжигать отверстия в бревнах, чтобы крепить их друг к другу скобами и проволокой. Настроение после обеда стало благодушное, день солнечный и теплый—самое время для знакомства с коллегами: уже и на расстоянии стало видно, что бревна оформляются в небольшой плот. Ладная, согласованная работа парней внушала уважение. Но по заведенному неведомо когда и кем обычаю всякое знакомство экспедиционных групп, столкнувшихся на маршруте, начинается всегда с иронии «бывалых» (или претендующих на это звание) над снаряжением и специфическими познаниями встреченных. — Плот сбиваете?—вежливо поинтересовался Банников и засуетился вокруг деревянного каркаса. Деревянные плоты—его тайная слабость. Они напоминают ему о собственной юности. Борис Дьяченко постучал своим ободранным ботинком по ближайшему бревну и сказал якобы озабоченно: — Из такого матерьяла сподручнее подводную лодку строить. Потонет же. — Не потонет,—дружелюбно улыбнулись незнакомцы. Из дальнейшей беседы выяснилось, что зовут их Коля и Миша, а работают они на Южно-Якутском угольном комплексе, то есть на Центральном БАМе. Ребята взяли отпуск, добрались с пересадками на Ан-2 до Бамбуйки и теперь хотят сплавиться по незнакомому им Витиму, потому что слышали, что где-то ниже по реке не то строится, не то будет строиться ГЭС. Они хотят своими глазами все посмотреть: есть ли виды на охоту и рыбалку, есть ли работа на строительстве ГЭС и, конечно, как с зарплатой и жильем. А то слухи об этом ходят разные, а точно никто ничего сказать не может. Река-то, конечно, незнакомая, ну да потихоньку, с разведочкой, глядишь, все обернется нормально—люди бывалые, сибирские, на плотах сплавлялись... Мы-то знаем, что гидроэлектростанция на Витиме проектируется ниже Бамбуйки—неподалеку от заброшенного поселка золотодобытчиков Многообещающая коса, сокращенно МОК. Ее так и называют в проектах—Мокская ГЭС. Но насчет начала строительства мы тоже пока ничего не слышали. Познакомили ребят с лоцией Витима, и они старательно ее переписали. Напротив устья Бамбуйки, сколько хватало глаз, Витим нес свои воды спокойно и вольно по просторной котловине, огибая многочисленные острова. Ничто не предвещало неприятностей. Но уже километрах в двенадцати ниже по течению горы снова вплотную подошли к обоим берегам. Это начался Южно-Муйский хребет. Чтобы прорваться через него, мощная река сузилась до каких-нибудь полутора сотен метров, пробила глубокое темное ущелье. Горы словно сопротивляются. Камни сыплются со склонов и заваливают русло. Этот участок реки длиной чуть больше пятидесяти километров считается на Витиме самым сложным. Восемь опасных шивер Витима, как восемь приоткрытых ворот в Южно-Муйском хребте. Удача зависит от уровня воды в реке, а уровень изменяется в горловинах по нескольку раз на дню. В эти предавгустовские дни вода в Витиме была на уровне, который витимские лоцманы означают восклицанием «само то!». Так что первую шиверу—Большую косу—проскочили мы совершенно спокойно и встали на ночлег как раз напротив горы Шаман: самой высокой (2374 метра над уровнем моря) вершины в этих краях. Надо отметить, что Шаман служит своеобразным барометром Витима: прикрыта вершина облачком—жди непогоду. В этот вечер голая вершина Шамана показывала «ясно» и окрашена была не то в красные, не то в кирпичные тона. Эту странную расцветку мы отнесли на счет отблесков заката. Но так же Шаман выглядел и на завтрашнее утро, и в пасмурный день—оказалось, гора выложена красноватыми породами. На косе, где мы встали на ночлег, белеет палатка. В ней живет геолог из Новосибирского института геологии и геофизики Павел Антонович Балыкин. Высадился он здесь незадолго до нас, на гору еще не поднимался и рассказать, почему она такая красная, пока ничего не мог. Но зато он сказал, что на витимских косах можно найти любопытные поделочные и полудрагоценные камни. И тут же показал свои находки. Красивые полупрозрачные желтые, оранжевые и кроваво-красные камешки—это халцедон. Ярко-красные и вишневые, плотные, непроницаемые окатыши—яшма. Но среди этих образцов особой красотой выделялись два крупных, тяжелых и очень плотных камня, оба гладкие, скользкие, светло-зеленого цвета. Они чем-то напоминали куски льда. — Это нефрит,—только и сказал геолог, и женская часть нашей экспедиции с удвоенным вниманием принялась разглядывать «ледяные» камни: кольца и перстни из нефрита считались в нынешнем сезоне модными. К слову сказать, «модный» нефрит оценили по достоинству еще тысячи лет назад—наши сибирские предки. Вытачивали и они украшения для своих подруг, но не только украшения. Благодаря необычной плотности и вязкости нефрита из него делали наконечники для стрел, ножи, топоры. Нефрит, как и всякий особо ценный минерал, встречается редко. Во всей зоне БАМа Витим — единственная река, где его можно отыскать, если, конечно, повезет. После вечерних разговоров о нефрите каждый из нас был охвачен жаждой кладоискательства. С рассветом все разбрелись по галечниковой косе. Но повезло только Банникову: он нашел нефритовую глыбу килограмма на полтора. Клады кладами, но пора плыть дальше. К полудню с огромной неохотой оттолкнулись мы от берега. Через два километра увидели необъятную правобережную косу. На ней не росло ни травинки, коса была идеально ровной и напоминала огромную площадь, вымощенную булыжником. Но что это был за булыжник! Всех цветов—бледно-желтые, зеленые, красные, черные, синие и даже фиолетовые камни и камешки блистали в лучах жаркого полуденного солнца. И как ни убеждал владелец нефрита Банников, не задерживаясь, плыть дальше (конечно, сытый голодного не разумеет), мы его уговорили причалить к этой семицветной косе. Через час, когда люди уже успели разбрестись по самым дальним углам косы, полил легкий «слепой» дождик — как сигнал к возвращению. Сыпавшаяся на раскаленные камни вода мгновенно испарялась. Мы возвращались к плоту, дыша горячим, как в парной, воздухом. А когда оттолкнулись от берега, над косой уже поднималось облачко. На этот раз «подфартило» всем, кроме Банникова: нашли каждый по образцу нефрита. Кроме того, принесли обломок серпентина—черно-зеленый, слоистый, словно в измороси, камень. А мне попался обломок гранита с вкрапленной в него жилой очень мягкого зеленоватого, отсвечивающего перламутром минерала. Перебирая уже на плоту добытые образцы, я обнаружил: минерал этот настолько мягок, что края его помялись подобно бумаге. Я осторожно срезал ножом мятые края и снова увидел свежий зеленовато-перламутровый блеск. Этот минерал—тальк. Используют его для приготовления пудр, губных помад, особо ценных сортов бумаги, а кроме того, для обогащения руд, для производства изоляторов, в фармацевтике и т. д. Через пять километров нас дожидалась следующая шивера — «Большая», или «Верхняя Тузалин-ская». Она принадлежит к шестерке самых мощных витимских препятствий, стяжавших среди сплавщиков недобрую славу. Витим здесь сузился до сотни метров. Пройдя «Большую», замерили скорость движения. Получилось неплохо—12 километров в час. Еще через полчаса увидели, что две горные гряды стискивают реку одновременно с двух сторон, будто высокая естественная плотина. Здесь встанет Мокская ГЭС. Проектировщики из института Гидропроект предлагают соединить берега каменно-набросной плотиной длиной тысяча сто, а высотой сто пятьдесят метров. Проектная мощность ГЭС—полтора миллиона киловатт. Мокская ГЭС проектируется для того, чтобы обеспечить электроэнергией горно-обогатительный комбинат, который возникнет на асбестовом месторождении «Молодежное» близ станции Таксимо, а также для электрификации будущего Витимского лесопромышленного комбината. Заглядывая вдаль, инженеры из Гидропроекта утверждают, что одной ГЭС не хватит, и уже сейчас учитывают необходимость в будущем возвести на Витиме—ниже по течению — еще три ГЭС с общей выработкой электроэнергии в 17 миллиардов киловатт-часов в год. А в запасе еще ципинский вариант. Подсчитано уже, что потенциальные гидроресурсы Витима с Ципой—40 миллиардов киловатт-часов. На створе Мокской ГЭС стоит пока несколько изб проектировщиков и гидрологов. Живут в них десять человек, третий год следят за поведением мерзлоты в том месте, где ляжет плотина. Пробурили они здесь полсотни скважин глубиной до ста и больше метров и замеряют круглый год температуру в недрах. Мощность слоя вечной мерзлоты здесь около ста метров. В тот жаркий июльский день, когда мы достали из скважины термометры, температура в недрах витимских берегов оказалась минус 1,8 градуса—это на глубине в сорок метров. Помимо различных неприятностей, которые обычно сулит мерзлота строителям, у нее есть важное «положительное» качество: присутствие мощного мерзлотного пояса снижает сейсмическую активность района на один-два балла. А впереди—Муйская долина.
Sarbola: Хорошо, что есть еще места, оставшиеся такими же, какими были и сто, и двести лет назад. Высокие травы, простор. Далеко-далеко на горизонтах и с севера, и с запада, и с востока проглядывают сквозь дымку остроконечные горы. Где-то в небе, в бездонной его глубине насвистывает птица. Верещат в травах кузнечики. Пахнет теплом и летом. Как раз здесь, прижимаясь к горам Южно-Муйского хребта, прошла южным краем долины Байкало-Амурская магистраль. И рядом с тем местом, где Витим вырывается из гор в долину, трасса пересекла реку—на 801-м километре стального своего бега. Если в мощный бинокль разглядывать окружающие Муйскую долину хребты, то на высоте в 500—650 метров можно увидеть довольно четкую горизонтальную полосу, а кое-где уступы с обнажениями гальки и песка. Это—бывший берег древнего озера, заполнявшего долину примерно 170 миллионов лет назад. На своем пути БАМ проходит через три так называемые впадины «байкальского типа»: первая — Нижнеангарская, вторая—Муйская и третья у нас еще впереди — Чарская. Муйская котловина выделяется из всех трех своими масштабами, а главное, самым благодатным во всей зоне БАМа климатом. На берегах Витима в районе устья Муи еще с дореволюционных лет возникли и существуют поныне русские села: Муя, Неляты, Усть-Муя, Баргалино. Рыбная река, обилие озер по долине, на которых гнездится утка и гусь, строевые леса, богатые пушным зверем, щедрая земля, пойменные сенокосы... С чьей-то легкой руки эту местность порой называют Витимской Украиной. И действительно, где еще на БАМе увидишь в каждом огороде на грядке под открытым небом не только лук, редиску и картошку, но и капусту, свеклу, морковь, и даже огурцы и помидоры. Мало того, торчат над плетнями золотые головы подсолнухов и кукурузные стебли с тугими початками. А некоторые усть-муйские старожилы умудряются даже выращивать под пленкой арбузы. С началом строительства БАМа на берегу Муи возник опорный пункт СибНИИземхима. Ученые под руководством Валерия Иннокентьевича Ефимова разбили здесь гряды и на собственном опыте установили, что на обычных почвах долины можно брать урожаи картофеля до пятисот центнеров с гектара. А естественной кормовой базы—высокопитательных муйских трав—уже сейчас достаточно для содержания стада примерно в три тысячи голов крупного рогатого скота. В будущем предполагается создать в Муйской долине современные аграрные комплексы, которые обеспечат население значительной части зоны БАМа мясом, молоком и свежими овощами. Пока еще слишком много ценных земель пустует, Витим затопляет их, когда разливается по всей долине в затяжные дожди. Но с сооружением Мокской ГЭС, которая упорядочит нрав Витима, в сельскохозяй¬ственный оборот в Муйской котловине можно будет вовлечь дополнительно больше пятидесяти тысяч гектаров земли. Географы видят главный секрет необычно мягкого здесь климата в том, что высокий Северо-Муйский хребет надежно закрывает долину от холодных северных ветров и тот же хребет задерживает в долине массы теплого воздуха, движущиеся с юга. Конечно, микроклимат микроклиматом, но и на всех других участках БАМа природа вполне благосклонно относится к тем, кто пробует пахать и сеять. В каждом здешнем старом селении на огородах издавна вызревал всякий овощ. Игнат Яковлевич Бобров, пенсионер из Амурской области, из Селемджинского района, через который пролег БАМ, рассказывал мне, что до войны избыток (!) овощей он вывозил на продажу к Транссибу, за сотни верст на юг. Больше того, строители довоенного БАМа полностью обеспечивали себя местными овощами... Нынче к делу подключилась наука. Сибирское отделение ВАСХНИЛ создало в полосе стройки четырнадцать опорных пунктов, где получают урожаи по 260—300 центнеров картофеля с гектара, по 400—500 центнеров овощей, по 40—45 центнеров сена... В 1978 году на окраине Тынды появилось первое подсобное поле бамовцев. Агроном Ю. М. Белоусов отправил в тот же год столовым и детсадам бамовской столицы 3100 килограммов зелени. В сентябрьский дождливый день он показывал мне это поле в трехстах шагах от рельс. Блестели и колыхались под дождем стебли морковки, свеклы, гороха, белели кочаны капусты, торчали желтые бока репы. — У меня и смородина уродилась, и малина садовая,— гордился Белоусов.— А вот эта травка-острая грузинская приправа к блюдам. Один приезжий с Кавказа принес семена, вдруг, мол, что-то вырастет. Видите, почти по пояс вымахала. Всесоюзный институт растениеводства прислал на пробу двадцать пять сортов лука, и все прижились нормально. Обследовав трехтысячекилометровую трассу, ученые выявили в два раза больше сельскохозяйствен¬ных угодий, чем было известно до БАМа. Этого достаточно для создания базы, способной обеспечить свежими продуктами около полутора миллионов человек. Конечно, речь не идет о помидорах или арбузах и других теплолюбивых культурах. Но экономическая эффективность производства на месте только картофеля выражается несколькими миллионами рублей в год. Когда в 1982 году я проехал из конца в конец вдоль магистрали, здесь уже не осталось поселка, где сами жители не огородничали бы в свободное время. А в Тынде, Северобайкальске, Усть-Куте, Ургале возникли садово-огородные кооперативы. Но вернемся на Витим. В Муйской котловине он превращается в огромную полноводную реку. Течение его плавно и могуче, а от берега до берега порой полтора километра. В центре котловины Витим делится на три рукава—по километру шириной каждый. Говорят, что в дождливые сезоны река раздается вширь по котловине на пять километров. Такие великие паводки объясняют еще тем, что Витим словно подпружен ниже по течению легендарным Парамским порогом. О Парамском пороге упоминали на Витиме все, с кем приходилось говорить о водном пути по реке. И можно было сомневаться в устрашающих рассказах местных жителей. Но даже официальный справочник «Водные маршруты СССР» подтверждал: «Примерно через десять километров ниже левого притока— Парамы—непроходимый для туристских судов Парамский порог. Река с невероятной силой бьет в утес левого берега, затем, образовав гигантские валы высотой более трех метров, наваливается на скалы правого берега. Баржи через Парамский порог проводят катера, которые, благодаря силе моторов, успевают пересечь струю и миновать валы в центре». — А мы посмотрим, посмотрим,—говорил каждый вечер бывалый Банников, потому что каждый вечер пути по Витиму у костра обязательно кто-нибудь заговаривал о Парамском пороге: идея такая появилась после Ципы—попробовать пройти порог. В Нелятах мы докупили продуктов. Местные жители, собравшись на берегу, расспрашивали нас и советовали насчет продуктов не суетиться: мол, ничего уже не понадобится—до Парама-то всего день ходу, а там и не выплывет ни один. Мы продолжали спускаться по реке. Встали на ночлег на большой песчаной косе близ впадения реки Парамы в Витим. Весь день в реке опускалась вода, в русле обнажились песчаные мели и отмели. Песчаная коса была обширна, как пустыня. В сумерках стал до невозможности есть комар, и мы разбили бивак как раз в центре косы, вдали от берега и леса, но мошка не стала от этого добрее, и полчища комаров не поредели. Пытались укрыться в марлевые накомарники, развели дымокур, но ничего не добились. По дальнему краю косы, где к ней прижимался уже пойменный лес, наткнулись на свежие следы медведицы с медвежонком. Похоже, они тоже искали на косе спасения от гнуса. Ночью поднялся холодный ветер. Он гнал по косе тучи песка и сорвал тент с палатки. К утру ветер обнажил из-под песка кое-где камни, которые странно блестели. Знаток минералов Боря Дьяченко отщепил топором от валуна пластину и поглядел через нее, как через очень мутное стекло; — Кто не понял, объясняю: слюда. Точнее, слюда-мусковит. Слюду эту назвали мусковитом еще в средние века, когда в Москве она шла на окна вместо стекла и уже потому считалась весьма ценным минералом. В 1689 году служилый человек Афанасий Пущин отправился на Витим с наказом якутского воеводы Зиновьева: «Сыскать и промыслить по Витиму-реке слюды доброй». Комбинат «Мамслюда» действует сейчас в низовьях Витима, в районе устья левого притока Витима—Мамы. Академик А. Е. Ферсман, изучив запасы слюды в Привитимье, назвал эту землю «районом мирового значения с огромным будущим». Конечно, сейчас слюда для окон не требуется. Но оглянитесь только вокруг—без слюды нет электрического утюга и пылесоса, нет холодильника, да любой электроприбор в телевизоре, самолете, спутнике «мертв», если в нем не будет пластинки слюды. Слюда—одно из главных и важнейших природных богатств Витима. Еще в дореволюционное время Витим не только обеспечивал мусковитом Россию, но и отправлял слюду в соседние страны Азии.
Sarbola: За ночь вода в Витиме, судя по мерному шесту, который мы ставили каждый вечер, упала на восемь сантиметров. И это было нам на руку: Парамский порог, как утверждают витимские жители, можно преодолевать только в малую воду. В устье реки Парамы стоит несколько изб. Тут же лежат на каменьях лодки, пришвартовался к берегу катер «Зоркий», который проводит обычно баржи и карбасы с сеном и лесом для «Мамслюды» через порог. Завидя наш плот, спустился от изб на берег кряжистый человек—местный лоцман и старожил Иван Харитонович Дузь. — И Ципу прошли?—спросил Дузь с пониманием дела и одобрительно кивнул головой,—и Сивак прошли?.. А что, может, и Парам вас пропустит. Должны пройти, раз такое дело. И река сейчас «само то». Здесь уже недалеко. Как раз там, где стоят избы (а в них обычно экипажи катера, барж и карбасов живут, поджидая подходящую в Параме воду), Витим резко поворачивает к северу, словно протискиваясь в щель между высокими горами: с левого берега сжал реку Северо-Муйский хребет, а с правого—хребет Кодар. И река сразу сузилась, превратилась в стремнину—куда только девались вся ее ширь и величие. — За правым поворотом,— предупредил нас старый лоцман Иван Харитонович Дузь,—торчат в воде у самого берега особые скалы: «проводники». Если они закрыты водой наполовину или выше, идти в Парам нельзя. Но сейчас-то они открыты, считай, полностью. В Парамском пороге у каждой скалы свое название и своя примета. Причалите у «проводников», разведайте посуху, путь там один сейчас. Что ж, причалили за поворотом у скалы—вроде это и есть «проводник»: почти на берегу, едва подножье в воде. Пошли на разведку едва заметной, но, видно, старой тропой. В дореволюционные и довоенные годы этой тропой осторожные сплавщики обносили груз вокруг Парама и, отправив пустой карбас в порог, вылавливали его, если повезет, ниже по течению. Река до очередного поворота—километра на полтора вниз—выглядела вполне проходимой. Волны не очень высокие на фоне порогов Ципы. Посмеялись. Кто-то сказал, что не стоило бы в него идти, время терять только. А Банников возразил: «Надо пройти, ребята, а то кто же нам поверит, что в Парам не пошли оттого, что слишком легок». Боря Дьяченко закричал из какой-то расщелины, да еще паническим голосом, чтобы все шли к нему. Оказалось, ничего страшного: цепляется он за глыбу нефрита, которую не взять, не поднять—целая нефритовая скала, потому Боря в таком отчаянье. Но мы ему ничем не смогли помочь. Тем временем вернулся Саяпин, который ушел дальше всех: — За поворотом вода кипит. И камни в русле торчат. Решили сплавиться до поворота и там посмотреть. Предварительно съели по куску хлеба и запили витимской водицей. Боря сказал ворчливо: «Раньше-то перед порогами и чаек успевали попить». Но сейчас надо было торопиться. Пока плыли до поворота, Банников стрекотал киноаппаратом и приговаривал: — Вдруг это и есть Парам, а кто поверит. При этом он мотался на волнах и один раз в поисках кадра чуть не вывалился в воду, когда плот швырнуло с гребня в провал. Пристали к берегу, сходили до очередной излучины. Там и был собственно порог. На то он и Парам, чтобы попытаться запутать и внезапно втянуть в свои глубины сплавщика. Мы вовремя пристали: перед настоящими «проводниками». От них поток, развернувшись, наваливается на прижимный утес левого берега — «Иоанн Кронштадтский». Отразившись от «Иоанна», река с бешеной скоростью пересекает улово, взметывая огромные водяные бугры высотой до трех метров, и тут же натыкается на подводную скалу «Бычок запарамский». Общее падение воды на двухкилометровом протяжении порога—девять метров. Напротив скалы «Иоанн Кронштадтский» сделали последнюю остановку и разведку. («Иоанн Кронштадтский» напоминает своими формами корабль: что-то вроде парохода—даже трубы, нос и корма из камня оформлены вполне отчетливо. Никакой старожил не мог нам сказать, почему так странно названа скала. И только в старой книге о Лене я прочитал, что один из первых пароходов на этой реке назывался «Иоанн Кронштадтский», и ходил он по Лене, навещая низовья Витима, без малого сорок лет—до конца войны.) Порог мы прошли аккуратно, по средней струе, соскользнули там, где единственно можно было. Правда, в один из решительных моментов я было перепутал команды и в ответ на крик Банникова: «Влево!»—суматошно стал выгребать вправо, но вовремя успел одуматься. Когда за кормой уже бессчетное множество самых разнообразных порогов, каждый член экипажа становится словно частью судна, и плот послушно маневрирует в самых, казалось бы, немыслимых валах. Справедливости ради следует добавить, что и уровень реки был в те дни оптимальным—иначе мы вряд ли прошли бы Парам в тот августовский день.
Sarbola: А вот мистический рисунок, о котором писал Еше Нинбо. Судя по всему, это Парамский порог. Сама книга называется "Навстречу времени. От Байкала до Амура". Авторы - журналист Владимир Сунгоркин и художник Геннадий Павлишин.
Аркаим: Круто!!! Интересно читать мнение других сплавщиков... Только я не понял, в начале говориться, что среди сплавщиков ципа считается высшей категории сложности..., а Паша говорил, что четвертая...
Sarbola: Может, в начале 80-х были другие стандарты сложности?
Еше Нинбо: Спасибо(г)
полная версия страницы